Нечисти - О`Санчес

– Бабушка! Пожалуйста, не бойся за меня и знай…

Леха дождался измученного бабушкиного взгляда, послал ей воздушный поцелуй. В голове шумело, рука с мечом подрагивала, пришлось придержать ее за локоть, чтобы незаметно было. Странно, за бабушку он волновался больше, чем за себя. Главное – держать себя в руках и не думать о страшном. Неужнли это все реально, на самом деле: мечи, дурацкие колдуны, битва не на жизнь, а на смерть? Так все странно повернулось в этой жизни, так внезапно… Это лето… Уж очень оно длинное, может быть и до конца жизни. Словно пешки какие-то… Глупо, все в мире глупо… Просто сидеть и пить чай перед телевизором, зная, что наступит и завтра, и послезавтра – что это, если не счастье?

Одно время, в десятом классе, Леха с полгода ходил на фехтование, пока не надоело. Фехтовальщиком он, конечно, не стал, ни одного настоящего боя не провел, но все-таки получил начатки представлений о балансе, равновесии, финтах. Нил Нилович, несмотря на пузо, явно умел обращаться с холодным оружием: он стоял вполооборота на другом конце «ринга» и сосредоточенно помахивал мечом, пробовал его, примеривал на кисть и локоть. Мечи почти одинаковы по длине, но он выше этого Нилыча и руки длиннее. Поможет это чем-то? Вот взять и кинуть ему меч прямо в морду… Но есть риск промахнуться. Вот ведь толсокожий какой… Надо ему не уступить хотя бы выдержкой и хладнокровием, дать ему самому повести бой, улучить момент – их немного будет, надо первый же не упустить – и тогда есть шанс. Ведь он моложе этого Нилыча, вероятно умнее… Или Аленку натравить, ишь, беспокоится… Тоже загадка: будет это нарушением, не будет? Опять же риск.

– Внимание всем! Помощь со стороны запрещена – смерть обоим, помощнику и тому, кому помогали. Колдовство участникам на время боя запрещено. Колдовские, волхвальные, магические и волшебные предметы, устройства и иные приспособления запрещены, штраф – тот же. («Вот тебе и Аленушка! – Аленка, пока я жив… пока я жив – не смей вмешиваться, понятно? Не смей!») Гм… Про ворожбу даже и не упоминаю, но формально и она вне правил. Предсмертные проклятия я запретить не могу, само собой, но предупреждаю: сам постараюсь насильственно пресечь, буде таковые начнутся. Все. Готовы? Нил Нилович?

– Готов.

– Алексей Петрович?

– Да.

Назвавший себя Евсеем Касатоновичем, попятился за пределы квадрата, вскинул над собой растопыренные ладони – Леха завороженно, словно ничто другое на свете его не интересовало, смотрел, как широкие рукава черной шелковой рубашки по самый локоть соскользнули с худющих, но все еще мускулистых рук. Спокойно, Леха…

– Правый – да победит! Бой!

Первые три шага Леха двигался осторожно и плавно, как и настроился загодя; он переместился вперед и вправо, а его противник также плавно, но заметно быстрее, чем Леха, заскользил чуть вперед и влево, словно бы оба они попали в гигантскую воронку судьбы, в которой неумолимая спираль столкнет их в центре, чтобы там решить, кому из них прервать грядущее, а кому оставить избывать его до следующего удобного случая… Толстяк держал меч в правой руке, Леха в обеих – длинная рукоятка позволяла – с упором на правую. Только на три шага хватило Лехе благоразумия и осторожности: гнев и ярость, до поры таящиеся в позвоночнике, подстерегли, дождались, пока ослабнут в нем воля и разум, и захватили его мозг и тело, черной пеленой обволокли его зрение, адреналиновым шоком выбили страх из его сердца… Леха взревел, волосы его вздыбились, но ветром безумной атаки их тут же снесло к затылку: Леха прыгнул дважды и рубанул без изысков, как сумелось, андреевским крестом: справа сверху – наискось вниз, полукруг вверх и снова: слева сверху – направо вниз, руки сами поняли, как им распределять силы по рукоятке: меч коротко скрежетнул о меч, правую кисть тряхнуло больше. Леха проскочил мимо противника, но равновесия не утратил и развернулся прежде, чем тот успел преодолеть последствия Лехиного удара. Спроворь он в этот момент ударить податливую Лехину плоть – и Леха прахом бы исчез из настоящего и грядущего, на прощание осознав в себе лишь звериную жажду убить, уничтожить, оборвать жизнь другого существа. Но толстяк, неизмеримо более опытный и умелый боец, сам не успел оправиться от бешеного наскока, хотел было контратаковать, но замешкался и только и сумел, что шагнуть вперед, как вдруг упал с разрубленным черепом, последним впечатлением изрядно долгой жизни своей приняв холодок гибельного предчувствия во лбу и короткую красную боль.

– Ну что, Соныч, кто победил? А? Еще кто желает?

– Ты победил. Ирина Федоровна, поди, подойди к парню, утри ему пену и меч забери, только аккуратно: видишь, он еще пьяный…

– Пойдем, Лешенька, надо тебе лицо умыть, футболку заменить, идем, мой родной…

– Что?.. Уже финиш? Погоди, а правила как же… Стой, а… омывать когда? И как, а, бабушка, я ведь не умею?

– Все уже, все, необходимое исполнено. Дай сюда, дай, расцепи пальцы, вот хорошо. Держи меня за руку, вот так, и пойдем… Сейчас перерыв, пока они тут все приберут, а мы там себя в порядок приведем, кудри тебе надо расчесать… Снимай рубашку, я ее сразу же замочу, а то потом без заклинаний не отстирать будет. А я тебе новую достану, которая с лабиринтом.

– Каким еще лабиринтом?

– А по-старому – кривым сорокопутом. Новая твоя синяя футболка, ты ее еще ирландской называл. Их, кривопуты, раньше, за морями, дальние ведуны строили, и я в таких хаживала…

– А, так это лабиринт? Ты хаживала? Круто. Слушай, а куда тело? А мне за это ничего не будет?

– Ничего не будет. Никто из чужих не узнает, а у Нилыча даже и метрик не было, а мужчина он был одинокий и жил за тридевять земель. Надо же, моему веку позавидовал, убить меня хотел. А Силыч-то – чем и когда он ему насолить успел? Меня ладно, а на Мурмане – все одно бы подавился. А Мурман-то – глянь: просто умница, ни разу не взбрыкнул, не набезобразил. Про Аленку уж и не говорю, сегодня же у Мокушиных ведро молока специально для нее куплю, ты ведь обещал ей, не забыл?

– Не забыл. – Успокоенный и размягченный целебной бабкиной воркотней, Леха наконец расплылся в улыбке. Старая ведьма и без ворожбы знала, что будет дальше с Лехой, поближе к ночи, когда вече закончится и дневные заботы иссякнут; хорошо бы его водочкой-наливочкой – да с ног свалить, чтобы уснул замертво, но как бы там ни говорили – не только в Петра, нет, не станет пить ни сегодня, ни вообще… В Лену получился. Да такое и к лучшему, если все как следует посчитать. Разговором бы отвлечь, сказками – да ведь, как всегда, уйдет в сарай либо в другую комнату и сам свое мыкать будет, совесть растравливать… А силушка в нем – да, загудела уже, слышно ее…